(интервью с А. Федоровым опубликованное в газете "Вечный Зов". Беседу вел Сергей Романов)

Все началось с того, что я сел в тюрьму...

— Александр, расскажи о себе в двух словах, чтобы люди, тебя не знающие, сразу тебя узнали…

— Хороший вопрос. Ну, все началось с того, что я сел в тюрьму. Я был музыкантом, в одной гостинице на Новый год халтурил. Заказы брали не только рублями, но и валютой: финскими марками, долларами…

— Это тогда нельзя было.

— Нельзя, это был 85-й год. Ну и, по неопытности, мы не поделились с администрацией. Они вызвали милицию, я был кассиром. Все деньги были у меня. Написали заяву. Короче говоря, поехал на три года.

— Ничего себе...

— Да. (Вздыхает). Хотя я не жалею, потому что... это был очень хороший период. Мне было некуда там девать свободное время. Вот лежи, ходи из угла в угол. И я там начал писать стихи. Именно от скуки. (Смеется). Писал, писал, писал…

— Вот тебя Муза где настигла…

— Да, обо всем вообще писал. А когда меня перевели уже на зону, там мне встретился один очень интересный человек. Его звали Коля, но все его называли Баптист. Он ходил, значит, с Библией под мышкой и всегда ко всем приставал. (Смеется).

— Он уже верующий сел или…

— Да, да. Он сел именно за веру. Они были не зарегистрированы. В общем, там с законом у них был конфликт. К нему на зоне очень хорошо относились, потому что он был абсолютно безвредный, единственное плохо — не курил: нельзя было у него стрельнуть. Я был — не то чтобы атеистом, а таким вредным атеистом!
Просто до этого я прочитал «Забавное Евангелие», и ему было достаточно сложно со мной беседовать.

И когда настал такой момент, что он исчерпал все свои аргументы, он мне сказал: «Знаешь, Саша, давай проверим Бога». Я говорю: «Давай. Я люблю проверять!» Он говорит: «У тебя есть какая-нибудь мечта в жизни?» Я говорю: «Ты знаешь, Коля, мне нужен японский синтезатор. Вот если твой Бог раскошелится на это дело… (смеется) то тогда, пожалуй, я тебе поверю и пойму тебя…» Он говорит: «Хорошо. Вот давай договоримся: если у тебя будет синтезатор, значит, Бог есть». Все было вроде в шутку, но на самом деле, конечно, мы не шутили.
Условие договора было непростым. Я должен был после освобождения ходить в церковь, внимательно все слушать — ну, для того, чтобы Бог мог со мной как-то вступить в контакт.

— В контракт…

— Да, в контракт. (Смеется). Я вышел из тюрьмы, пошел на Поклонную гору. Не пропускал ни одного собрания. И наступил такой момент, когда один из проповедников, сам того не подозревая, сказал фразу, которая для меня была ключевой: чтобы услышать голос Бога, нужно добиться внутри себя тишины. И вот в этот момент я понял, что всю жизнь я искал Бога, интенсивно пытался услышать Его голос, добиться внутри себя тишины, но я не знал имя этого Бога. И в тот момент я понял, что имя Бога — Иисус Христос.

И в этот день я вышел и покаялся. Прошло какое-то время, и я, сидя уже у себя на студии, вдруг вспомнил разговор с Колей. Я посмотрел вокруг себя и понял, что Бог существует, потому что у меня в тот момент на студии был не один синтезатор, а столько, что я даже не знал, как некоторые из них называются. То есть у меня была студия звукозаписи на тот момент…

— А Коля-то этот где сейчас?

— Коля? Я его встречал. Он живет в Сакраменто, штат Калифорния. Он прекрасно себя чувствует, и когда мы с ним встретились — было столько воспоминаний, столько слез! И он мне говорил все время: «Вот видишь, вот видишь, вот видишь! Я говорил! Вот видишь!» (Смеется). А я ему говорил: «Вижу, вижу, Коля, вижу. И тебя вижу. Что ты неплохо устроился здесь — вижу».

— А что со студией? На ней кто-то записывался?

— «Дружки» записывались, Коля Скученков, Крылов Андрей записывался (он сейчас уехал в Канаду), «Дубль-1» и многие другие...

— Ты написал много ярких песен плюс Рождественский мюзикл... Расскажи о нем.

— Да. Мне помогала в его написании жена Валентина. Мы работали над ним в течение трех лет. Вокалисты, которые у меня записывались бесплатно, в знак признательности так же бесплатно участвовали в этом проекте. Мюзикл вышел на кассетах продолжительностью 74 минуты. А потом, когда его ставили уже в Соединенных Штатах на сцене, я дописывал еще несколько арий, дописывал арию Ирода, партию Пастухов, Волхвов — и он растянулся где-то почти на 2 часа…

— Вот интересно: в Америке пошла работа, а здесь как бы не пошла…

— Ну, ничего удивительного в этом нет. Сейчас вообще шоу-бизнес у нас — он достаточно странный. Мне говорят совершенно откровенно спецы в этом деле, что — пожалуйста, дай мне любого человека, дай мне двести тысяч долларов, и я его раскручу, он будет знаменит на всю страну. То есть в этом проблемы нет. Проблема в том, что нет этих денег. Так что при наличии денег можно было бы раскрутить этот мюзикл…

— Ну, да. А кто либретто написал?

— Для меня до сих пор загадка, что такое либретто. (Смеется).

— Ну… как бы, стихи, что ли…

— Стихи? Там вообще интересная история. С чего, собственно, импульс начался? Значит, жил я, жил, ничего плохого от жизни не ждал. Вдруг в один прекрасный момент меня скрутило, у меня обнаружилось в позвоночнике несколько грыж, я не мог ходить, я не мог лежать, я ничего не мог делать, мог только стонать и орать (смеется) лежа на кровати. Дошло до того, что меня перевезли в больницу. И там, от нечего делать, я вдруг подумал: а ведь у меня несколько песен есть, которые можно определить в единую какую-то, значит, драматическую основу. И там, лежа в больнице (я там месяц лежал), я написал, ну, что ли, весь сценарий.

— То есть это твои стихи?

— Ну да.

— Саша, да тебя послушать, так это… Ну, как бы выходит по твоим словам, вот то плохое, что происходит с человеком — это не так уж и плохо. Тюрьма, больница — для кого-то катастрофа, а для тебя это благом обернулось?

— В конечном итоге — да. Потому что… ну, как человека побудить к чему-то? Нужно поставить в такие условия, чтобы его ничего не отвлекало. Чтобы он мог сосредоточиться вот на главном. Я считал и считаю, что Бог очень мудро все устраивает…

— Скажи, вот ты уже стал ходить в церковь баптистскую. А как происходило твое духовное становление?

— Когда человек находится в состоянии первой любви — это самое лучшее состояние в духовном возрастании. Потом начинается болезнь роста, когда ты становишься ортодоксом своей общины. У тебя начинается ревность, граничащая с неприятием всех остальных до озлобления. Общаясь в студии с музыкантами из разных церквей, я пережил эту болезнь роста. Хотя все равно встречаются такие, кто бьет себя кулаком в грудь и говорит, что только он спасен. Теперь у меня раздражения внутри не возникает. Я думаю, что с этим нужно просто постепенно бороться так, мягко.

— Ну, а ты вот в церкви находил понимание, когда ты уже стал меняться и стал более широко видеть христианский мир?..

— А ты знаешь, я был в нескольких церквях. Причем я по натуре человек такой — ну, жизнерадостный — и я все время сразу активно начинаю брать часть служения какого-то. И через какое-то время становлюсь ближе к руководству… Я знаю достаточно хорошо многие общины, в которых я был, и ни одна церковь не является монолитом. То есть каждая община — состоит из подгруппочек небольших: группа ортодоксов, группа тех людей, которые связаны родственными связями с церковью, и группа свободно мыслящих людей, которая ходит, как бы питается духовной пищей в этой церкви, не пуская там корни. Вот такие люди, как правило, мигрируют между церквями — оседают на какой-то срок, а потом... потом еще где-то оседают…

— Но церковь стоит на ортодоксах все-таки?

— Я думаю, что да. Потому что есть…

— Граница какая-то…

— Да, они охраняют границу, защищают свое вероучение… И я думаю, что это правильно. Потому что чем больше церквей, тем больше высвечивается мест в Священном Писании, которые одним взглядом охватить невозможно. Каждая церковь — подчеркивает что-то свое.

— Ну хорошо, а вот что может быть важнее, скажем, любви, если иметь в виду главное в Писании: любовь друг к другу, к Церкви и к Богу?

— Да-да-да.

— А ты нашел такую церковь, которая концентрировалась бы на этом главном?

— На любви друг к другу? Или на любви к Богу?

— На любви к Богу и друг к другу, ведь эти две главные заповеди вмещают все остальные заповеди…

— Я скажу так: все церкви, в которых я был, все проповедуют именно это: любовь к Богу, любовь друг к другу. Важно не то, что они проповедуют; важно, как они это исполняют.

— Известно, что ты в итоге перешел в православную церковь. Скажи, а как все-таки это произошло? Что послужило толчком?

— Я скажу так: мое духовное метание от баптистов привело меня к пятидесятникам. Потом к харизматам.Там была понятна моя музыка. То есть, поскольку она жизнерадостная, современная, там ее принимали с радостью. Но вероучение... Мне не хватало чего-то в вероучениях. Работая в миссии, контактируя с миссионерами из разных стран, я их в качестве гида сопровождал в разные места. В том числе мы были в Сергиевом Посаде под Москвой, и там были американцы, канадцы и немножко эмигрантов.

А экскурсоводом нашим в Сергиевом Посаде был монах Илья, молодой парень, свободно говорящий по-английски. Он рассказывал о сотворении мира — а надо сказать, что в моей группе было человек 10 пастырей — американских и канадских. Они все это выслушивали, и было видно, что они некоторое нетерпение проявляют, потому что — ну, они сюда приехали учить, а им тут рассказывают о сотворении мира. Это, конечно, было для них… тонкий такой момент… (Смеется). Потом ему задавали вопросы, причем сначала вопросы были очень едкие.

— Какие, например?

— Например, Сергей Радонежский при жизни был очень скромным человеком, а сейчас к нему ходят на поклонение. Хотел ли он этого при жизни? Была масса вопросов о почитании икон, о Богоматери… Мне очень нравилось, как Илья отвечал. Я пытался понять: действительно ли он так думает? Потому что в то время я был харизматом. Я готов был его… можно сказать, побить (смеется) за его взгляды, но то, как он отвечал, убедило меня в том, что он так и думает. В его ответах было столько смирения и любви, что вот это, наверное, послужило первым толчком.

Все экскурсоводы, как правило, ждут под конец какой-нибудь подачки в надежде, что ему немножко еще заплатят, что он что-то сделал сверх нормы и т. д. Мне в этом смысле очень понравилось, как Илья с нами прощался. Он посмотрел на всех таким любящим взглядом, перекрестил и спокойно, смиренно пошел по своим делам. Я навсегда запомнил его глаза. В этих глазах я увидел нечто, чего я никогда не видел в жизни. И под влиянием этой встречи я тогда написал песню «Я узнаю Тебя». То есть я узнал в его глазах глаза Иисуса Христа, вот этот взгляд... может быть, оттенок взгляда, не сам взгляд… Но вот присутствие Божье я в нем увидел очень явно.

— То есть Его характер…

— Его смирение, да. Оно соответствовало идеалу христианина. Его всепрощение, Его любовь — вот это я увидел в этом человеке. Это было первым толчком. И вторым — когда я встретился с одним священнослужителем — это было уже здесь, у нас в городе, мы с ним так достаточно долго разговаривали. Его заинтересовало, что я хорошо знаю ключевые места Священного Писания, мы с ним обсуждали некоторые моменты, и я у него спросил: «Отец Илья, скажите, вот если бы я захотел принять православие, мне нужно было бы перекрещиваться?» Он говорит: «А где вы крещены?» Я говорю: «В баптистской церкви». Он говорит: «Нет, не нужно». Вот это, конечно, выбило из меня всю мою спесь. То есть я понял, что православные — они достаточно любвеобильные, смиренные люди, и они серьезно относятся к баптистам. Они воспринимают крещение баптистское как Таинство. И мне действительно не нужно было перекрещиваться — отслужили специальный чин, я принял воцерковление и миропомазание. Вот это было вторым толчком.

— А ты нашел себя в православной церкви? Ты чувствуешь, что ты задействован там? Или там немножко не так…

— Там все другое, все по-другому.

— Как таковой общины нет…

— Нет, общины нет. Существует несколько православных общественных организаций, в которых можно себя проявить. Я нашел свое служение и получил на него благословение — это работа с детьми. Я пишу для них музыку, с ними ездил в США, с этими детдомовцами. Я делаю то, что у меня получается.

— Да, интересно… А вот такой вопрос, он по твоей части. В христианском мире существует много музыкальных групп, которые очень похоже поют, используя светскую стилистику и вкладывая какие-то однотипные моралистические тексты, обращенные ко второму лицу: покайся, мол, веруй, и все будет в порядке. Каково твое отношение к этому явлению?

— Я думаю, происходит следующее. Возьмем, например, какую-нибудь среднестатистическую группу. Назовем ее условно «Хорошие ребята». Как эта группа может существовать? Только при церкви. Значит, церковь будет диктовать ей направление текстов, обеспечивая аппаратурой и помогая деньгами на какие-нибудь там мелочи. Значит, она будет контролировать тексты и музыкальный стиль. Причем музыкальный стиль этой группы будет соответствовать пониманию музыки пастора либо, скажем, братского совета.

Есть второй путь, независимый. Музыканты поют о том, что у них болит внутри. Но они должны как-то существовать. Значит, они должны устраивать концерты, на которые придут люди и заплатят за то, чтобы на них посмотреть. Значит, они должны отойти от текстов, которые пугают, допустим там — «Ты грешник окаянный…» — люди не пойдут и не заплатят за это деньги. Они должны так войти в сердце человека, чтобы он сначала заплатил деньги, а потом вышел с размышлением: да, что-то в моей жизни не так. Они его должны побудить, но очень корректно...

— Чем же и как?

— В одном учебнике по рекламе я прочитал очень интересную фразу. Рекламный художник или, в общем, производитель рекламы должен войти в сознание человека так же бесшумно, как взломщик сейфов. То есть — не нарушив замка, и чтобы не включилась сигнализация. Бесшумно и очень осторожно. Если он будет кувалдой пробивать, его тут же схватят, арестуют и т. д.
Вообще, я с тобой согласен. Ты знаешь, некоторые ансамбли — я не хочу никого обидеть — но некоторые ансамбли мне просто напоминают агитбригады. Помнишь тот период, когда агитбригады выходили, пели, хотя и нестройными голосами — но зато правду? Зато правильные тексты там были?

— Ну, была конкретная цель. В общем-то, и сейчас есть определенная цель — чтобы человек покаялся. Но как это достигается?

— Я думаю, главное нам сейчас — не скатиться к осуждению других… (Смеется). Трудно, понимаешь, видеть планы Божьи… Есть, например, косноязычные пресвитеры, с кафедры шамкающие, а сколько людей спасают! То есть трудно понять вообще, как устроен человек и что его толкает на покаяние. Казалось бы, пришел — услышал какую-то одну фразу. И вот она, эта фраза, начинает раскручиваться, раскручиваться, и человек начинает плакать и рыдать, и каяться...


— Это Бог сделал. Он высветил эту фразу…

— Да, это Бог делает. Потому мы не должны говорить, что вот эти сектанты, эти там получше, а эти вообще… Я думаю, что все одинаковые. Все делают одно и то же дело. И я благодарен и тем, и другим, и третьим, потому что я был и там, и сям, и еще вот там… И я не знаю, где я буду через какое-то время, и заранее благодарен тем, где я буду. (Смеется).

— Сейчас ты конкретно чем занимаешься? Каковы твои мечты, желания?

— Я стараюсь как можно меньше мечтать, потому что мечтаю я в основном о земном. (Смеется). Бог мне посылает скорби, как бы вразумляет этим. Вот, я понимаю, что не о том мечтаю. Начинаю мечтать вроде бы о чем-нибудь хорошем и нормальном, и все равно скатываюсь к земному. Вообще скажу тебе: мечтательность — это порок. Лучше не быть мечтательным человеком, лучше быть человеком смиренным. Мне так кажется. Хотя я совершенно не смиренный, я, наоборот, мечтатель. Но я понимаю, что это плохо.

— Но все-таки слава Богу, да, что ты такой путь прошел довольно сложный… А вот скажи еще, пожалуйста, были в твоей жизни какие-то чудеса?

— На виражах… Ты знаешь, очень много. Причем от мелочей до достаточно серьезных вещей. Ну вот был интересный такой случай в моей жизни.

Со мной в миссии работал один человек православный. Он занимался у нас торговлей книгами. И у него было очень плохое зрение. Однажды мы с ним поехали по делам. Я пошел на свою остановку автобусную, а ему нужно было переходить через улицу. Я не видел, что происходило за моей спиной, но услышал скрип тормозов и удар сильный. Я обернулся — и увидел Женю. Он летел по направлению ко мне. Не долетев до меня метров двух, он упал на асфальт и головой ударился о поребрик. Причем ударился с такой силой, что я думал, что голова его раскололась. Для меня это был шок. Я к нему подбежал, положил его голову себе на колени.

Единственное, что я просил у Бога — это чтобы Он ему сохранил жизнь. Когда мы приехали на «скорой» в больницу, он никаких признаков жизни не подавал. У него абсолютно были синие губы, глаза закатились, то есть мы абсолютно безжизненное тело привезли в больницу. И его быстренько на каталке куда-то увезли, и врачи ничего не могли сказать о его будущем.

На следующий день утром я приехал в больницу. Думал, что он погиб. Я искал его в реанимации, не нашел; мне сказали, что его перевели в обычную палату. Я говорю: «А где этот рыжий, в очках?» Мне сказали, что он в соседней палате. Я зашел в соседнюю палату и увидел его стоящего, без костылей, и разговаривающего на какие-то очень важные темы. Это было чудо, которое я видел… Не знаю, в тот момент я почувствовал… Я почувствовал, что наша жизнь — это такая хрупкая вещь, которая целиком находится в воле Божьей. То есть мы не знаем, где мы можем оступиться, но Бог нас все время ведет по этой жизни, и Он рядом. Он нас никогда не бросит.

— Тебе как-то лично Бог сейчас продолжает помогать?

— Да. Кстати, вот интересный у меня был сон. Это была минута очень сильной слабости. Я думаю, такое бывает у каждого. Так вот, в минуту слабости, перед сном, я помолился Богу и попросил Его, чтобы Он хотя бы чем-нибудь, хотя бы как-нибудь дал мне знать, что Он меня не бросил. Потому что мне казалось, что все обстоятельства против меня, все люди против меня, и вообще я чувствовал себя ужасно одиноким.

И мне приснился сон. Мне приснилось, что я попал в Царство Божие. И я находился как бы в гостинице, где мне сказали: «Подождите вот здесь…» Мне выдали, значит, карточку желтого цвета, на ней было мое имя. Я стоял у окна гостиничного номера и смотрел вдаль, и вдруг я увидел две башни — одна розового, другая — желтого цвета.

И я понял, что вот эта карточка желтого цвета — это означает, что я буду жить вот в этой башне желтого цвета. И когда я смотрел на нее, я понимал, что ничего более прекрасного я никогда не видел и вряд ли увижу… Мне даже не описать словами. И в этот момент я услышал голос. Я совершенно точно понял, чей это голос, я понял, что Бог обратился ко мне.

Он сказал:«Никогда не сомневайся. Я не брошу тебя».

— Ну, а что бы ты вообще людям посоветовал, вот читателям нашим?

— Да… Хороший вопрос… Я, наверное, сказал бы так: не спешите отказываться от мысли, что Бог присутствует в вашей жизни. Постарайтесь дождаться… Нет, лучше давай напишем:

— А есть у тебя какое-то видение того, что будет происходить с нами, россиянами, в ближайшее время? Утешь депрессивных христиан.

— У меня есть надежда, что с усилением вот этого внутреннего движения к Богу, которое сейчас в России наблюдается (а выразителями этого являются вот такие талантливые люди, пишущие песни, стихи и т. д.), вот — в связи с этим люди начнут, так сказать, искать, искать, искать… Бога. А все финансовые средства для поднятия уровня жизни найдутся. То есть на самом деле нам не надо бегать на Запад за деньгами. Деньги в России, навалом их. Нужно просто тем людям показать, убедить их в том, что Бог — есть, что Он любит их, и т. д. Когда эти люди испытают чувство доверия к Богу, они начнут поддерживать российское Божье дело, и оно будет процветать.

— Хорошо. А какой путь для России ты видишь?

— Я считаю, что исторически Россия — страна, стоящая на стыке западной и восточной культур. И христианство существует как образ западного христианства и восточного. И это образы разные и конфронтирующие. В России есть что-то от Востока, что-то — от Запада. Мы должны обогащаться опытом Восточной церкви и, безусловно, опытом Западной церкви — и католиков, и протестантов. И вот это вот взаимное обогащение, я считаю, и есть перспективный путь.

И наверное, может быть, не случайно, что мы в Петербурге живем. Питер такой город интересный — он стоит очень ярко на стыке Запада и Востока.

— Спасибо, Александр! Успехов тебе! И новых (хороших) приключений на жизненном пути!

С уважением,
Александр Федоров.